Нет.
Это неправда.
Нет!
И ты?
Любимая,
за что,
за что же?!
Хорошо —
я ходил,
я дарил цветы,
я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!
Белый,
сшатался с пятого этажа.
Ветер щеки ожег.
Улица клубилась, визжа и ржа.
Похотливо взлазил рожок на рожок.
Вознес над суетой столичной одури
строгое —
древних икон —
чело.
На теле твоем — как на смертном одре —
сердце
дни
кончило.
В грубом убийстве не пачкала рук ты.
Ты
уронила только:
«В мягкой постели
он,
фрукты,
вино на ладони ночного столика».
Любовь!
Только в моем
воспаленном
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите —
срываю игрушки-латы
я,
величайший Дон-Кихот!
Помните:
под ношей креста
Христос
секунду
усталый стал.
Толпа орала:
«Марала!
Мааарррааала!»
Правильно!
Каждого,
кто
об отдыхе взмолится,
оплюй в его весеннем дне!
Армии подвижников, обреченных добровольцам
от человека пощады нет!
Теперь —
клянусь моей языческой силою!-
дайте
любую
красивую,
юную,-
души не растрачу,
изнасилую
и в сердце насмешку плюну ей!
Севы мести и в тысячу крат жни!
В каждое ухо ввой:
вся земля —
каторжник
с наполовину выбритой солнцем головой!
Убьете,
похороните —
выроюсь!
Об камень обточатся зубов ножи еще!
Собакой забьюсь под нары казарм!
Буду,
бешенный,
вгрызаться в ножища,
пахнущие потом и базаром.
Ночью вскочите!
Я
звал!
Белым быком возрос над землей:
Муууу!
В ярмо замучена шея-язва,
над язвой смерчи мух.
Лосем обернусь,
в провода
впутаю голову ветвистую
с налитыми кровью глазами.
Да!
Затравленным зверем над миром выстою.
Не уйти человеку!
Молитва у рта,-
лег на плиты просящ и грязен он.
Я возьму
намалюю
на царские врата
на божьем лике Разина.
Солнце! Лучей не кинь!
Сохните, реки, жажду утолить не дав ему,-
чтоб тысячами рождались мои ученики
трубить с площадей анафему!
И когда,
наконец,
на веков верхи став,
последний выйдет день им,-
в черных душах убийц и анархистов
зажгусь кровавым видением!
Светает.
Все шире разверзается неба рот.
Ночь пьет за глотком глоток он.
От окон зарево.
От окон жар течет.
От окон густое солнце льется на спящий город.
Святая месть моя!
Опять
над уличной пылью
ступенями строк ввысь поведи!
До края полное сердце
вылью
в исповеди!
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот — я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.Владимир Маяковский стихи
Российский и советский поэт-футурист, драматург, редактор журналов «ЛЕФ», «Новый ЛЕФ» и «РЕФ».
источник
Грядущие люди! Кто вы?
Вот — я, весь боль и ушиб.
Вам, завещаю я сад фруктовый
— моей великой души.
Работа адова, будет сделана!
И делается уже…
Разговор с Владимиром Владимировичем
(поэма)
Записку выдавил, как мозг — кляузу
И все получилось не броско. Просто.
Открыл мое сердце, в подарок вам — маузер
А мозг был содран больною коростой
Сняли мозг и в прокрустову банку
(Вложили)
Но боль и любовь там не поместятся
Боль! Это надорванные нервы
И жилы
И, — приготовленная виселица
Любовь, а что вы о ней (о любви) знаете
Она звала меня во вселенную
Вы ж ее словно метку с тела снимаете
А она не размерная, бестленная
Любовь не измерить и не разбить
Как лодку любовную о быт
Нужно не лицемерить, а просто любить
И не будет тогда человеко-поэт убит
Инцидент, как известно, давно исперчен,
Но он совершенно здесь не причем
Ведь если человечище человечен
Он вечно любим еще и еще
А вы мозг в банку – вы сумасшедшие?
С какого тяжелого позаранку
Такие идеи к вам в мозг пришедшие?
Кто я Вам?
Я боль и ушиб
Погруженный вами навечно в сон
Спасибо от всей поэтской души
Вам — Янкель Шмаевич Соренсон
Поклон за семнадцатый
И за тридцатый
За дружбу со мной
К окончанью двадцатых.
И благодарствую,
— Боже мой!
За пятьдесят третий!
И тридцать восьмой!
Грядущие люди – кто Вы?
Лавочников сыновья?
Какие на вас оковы?
Такие же вы — как я?
И есть ли у вас Агранов
По фамилии Соренсон
И в сердце страшные раны?
Вот вижу, что есть Кобзон.
Есть президент – Владимир
Ему и пишу сейчас
Ведь он же еще не умер
И нет его среди нас
Подходит ко мне Тарковский
С ухмылкою говорит
Ну что же ты Маяковский?
Опять голова болит?
Что пишешь?
Родному тезке?
Что скажешь? Спросил его.
Не броско, — сказал он
Просто.
И это важней всего.
.
(Далее не опубликовано, удалено автором, не окончено).
источник
Нет.
Это неправда.
Нет!
И ты?
Любимая,
за что,
за что же?!
Хорошо —
я ходил,
я дарил цветы,
я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!
Белый,
сшатался с пятого этажа.
Ветер щеки ожег.
Улица клубилась, визжа и ржа.
Похотливо взлазил рожок на рожок.
Вознес над суетой столичной одури
строгое — древних икон — чело.
На теле твоем — как на смертном одре —
сердце дни кончило.
В грубом убийстве не пачкала рук ты.
Ты
уронила только:
«В мягкой постели он,
фрукты,
вино на ладони ночного столика».
Любовь!
Только в моем
воспаленном
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите —
срываю игрушки-латы
я,
величайший Дон-Кихот!
Помните:
под ношей креста
Христос
секунду
усталый стал.
Толпа орала:
«Марала!
Мааарррааала!»
Правильно!
Каждого,
кто
об отдыхе взмолится,
оплюй в его весеннем дне!
Армии подвижников, обреченных добровольцам
от человека пощады нет!
Теперь —
клянусь моей языческой силою!-
дайте
любую
красивую,
юную,-
души не растрачу,
изнасилую
и в сердце насмешку плюну ей!
Севы мести и в тысячу крат жни!
В каждое ухо ввой:
вся земля —
каторжник
с наполовину выбритой солнцем головой!
Убьете,
похороните —
выроюсь!
Об камень обточатся зубов ножи еще!
Собакой забьюсь под нары казарм!
Буду,
бешенный,
вгрызаться в ножища,
пахнущие потом и базаром.
Ночью вскочите!
Я
звал!
Белым быком возрос над землей:
Муууу!
В ярмо замучена шея-язва,
над язвой смерчи мух.
Лосем обернусь,
в провода
впутаю голову ветвистую
с налитыми кровью глазами.
Да!
Затравленным зверем над миром выстою.
Не уйти человеку!
Молитва у рта,-
лег на плиты просящ и грязен он.
Я возьму
намалюю
на царские врата
на божьем лике Разина.
Солнце! Лучей не кинь!
Сохните, реки, жажду утолить не дав ему,-
чтоб тысячами рождались мои ученики
трубить с площадей анафему!
И когда,
наконец,
на веков верхи став,
последний выйдет день им,-
в черных душах убийц и анархистов
зажгусь кровавым видением!
Светает.
Все шире разверзается неба рот.
Ночь пьет за глотком глоток он.
От окон зарево.
От окон жар течет.
От окон густое солнце льется на спящий город.
Святая месть моя!
Опять
над уличной пылью
ступенями строк ввысь поведи!
До края полное сердце
вылью
в исповеди!
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот — я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.
источник
Если вам удастся найти кого-то, с кем вы можете обняться и закрыть глаза на весь мир, вам повезло — даже если это продлится всего минуту.
Всегда говорите дорогим вам людям «я тебя люблю». Ведь кто, если не Вы? Когда, если не сейчас?
Жизнь не дает вам людей, которых вы хотите. Она дает вам людей, в которых вы нуждаетесь. Они причиняют вам боль, любят, учат вас, ломают вас, чтобы превратить вас в того, кем вы должны быть.
Не бойтесь кого-то потерять. Вы не потеряете того, кто нужен вам по жизни. Теряются те, кто послан вам для опыта. Остаются те, кто послан вам судьбой.
Правитель: Я вам приказываю, чтобы вы мне платили, а вы мне платите, чтобы я вам приказывал.
Когда вы поймете, что вам не на что жаловаться, вам будет принадлежать весь мир.
Люди делятся на две половины. Одни, войдя в комнату, восклицают: «О, кого я вижу!»; другие: «А вот и я!»
Умейте встать на позицию другого человека и понять, что нужно ему а не вам. С тем, кто сумеет это сделать, будет весь мир.
Чтобы сказать «да» счастью, Вы должны научиться говорить «нет» людям и вещам, которые причиняют Вам боль.
Тот, кто любит по-настоящему, присматривается к вам, вглядывается в глубины вашей души и заботливо извлекает оттуда сокровища, о существовании которых вы даже не догадывались. Он помогает вам стать богаче, взрослее, свободнее.
источник
Исанна Лихтенштейн
«Я весь боль и ушиб»
Владимир Маяковский
Время, в которое жил и творил Владимир Маяковский, отличалось драматизмом, динамичностью и неожиданными зигзагами. Он родился в переходное время: с болью уходило прошлое, с трудом пробивало дорогу будущее. Поражения сменялись победами. Вчерашние поражения становились будущими победами.
Неожиданные идеи, циркулирующие в обществе, не отпугивали несбыточностью, а принимались на веру как данность. В штормовой поток попал молодой Владимир Маяковский из грузинского города Багдади.
Можно думать, что казацкая вольница предков отца поэта, скромного лесничего, нашла благодатную почву в лице сына Володи Маяковского. По матери Владимир состоял в дальнем родстве с писателем-историком Данилевским, а через него, как ни фантастично, с потомками Пушкина и Гоголя. Дворянские семьи были причудливо связаны между собой родственными узами в течение столетий. В памяти семей бережно хранилась память поколений. Так, по одной из версий, у предков Маяковского по отцовской линии перед Полтавской битвой останавливался Петр Первый. Рассказы тешили. Обедневших дворян радовали истории о блистательном прошлом. Оставалась надежда, сохранялись честь и достоинство.
Детские годы Маяковского прошли в Грузии в благополучной дружной семье. Интерес к Грузии не покидал поэта. Он охотно бывал в Тифлисе, прекрасно владел грузинским языком.
Неоднократно маленький Володя объезжал с отцом лесничество, слушал интересные воспоминания и рассказы. Отец прекрасно и охотно декламировал, любил литературу. В семье все рисовали.
Но спокойная жизнь длилась недолго. В 1906 году Владимир Константинович умер от заражения крови, уколовшись иголкой от скоросшивателя. Смерть отца, трагичная сама по себе, резко травмировала сына. С этих пор до последних дней жизни Маяковский боялся уколоться, заразиться, отличался мнительностью и гиперболизировано, неадекватно страшился недомоганий.
Осиротевшая семья переехала в Москву. Жили трудно, сдавали комнату квартирантам. А вокруг кипела столичная жизнь. Многочисленные соблазны, неожиданные знакомства. Маяковский учился в гимназии в одном классе с Шурой ( Александром) Пастернаком, младшим братом поэта, впоследствии архитектором. С поэтом Пастернаком поэт Маяковский знакомится в 1914 году. «За его манерою держаться чудилось нечто подобное решению, когда оно приведено в исполнение, и следствия его уже не подлежат отмене. Таким решением была его гениальность, встреча с которой когда-то так его поразила, что стала ему на все времена тематическим предписанием, воплощению которого он отдал всего себя без жалости и колебания … Немного спустя он предложил кое-что прочесть… Это была трагедия „Владимир Маяковский“, тогда только что вышедшая. Я слушал, не помня себя, всем перехваченным сердцем, затая дыхание. Ничего подобного я раньше никогда не слыхал. Здесь было все. Бульвар, собаки, тополя и бабочки. Парикмахеры, булочники, портные и паровозы. … И как просто было это всё! Искусство называлось трагедией. Так и следует ему называться. Трагедия называлась „Владимир Маяковский“. Заглавие скрывало гениально простое открытие, что поэт не автор, но — предмет лирики, от первого лица обращающийся к миру». (12) Так восторженно описывает Борис Пастернак встречу с поэтом Маяковским.
Среди гимназистов были юнцы увлеченные переустройством мира. Они раздавали прокламации, помогали ссыльным, искали единомышленников. Маяковский с его повышенной активностью, обостренной совестью, романтизмом ощутил себя частью движения. Стал членом РСДРП. Вряд ли ему удалось что-либо реально сделать, на что-то серьезно повлиять, но в тюрьму попал довольно быстро. Его дважды сажали, по малолетству отпускали, но в третий раз угодил на 11 месяцев. Ершистого, не терпящего принуждения, Маяковского за нарушение режима посадили в сто третью одиночную камеру знаменитой и в дальнейших перипетиях жизни страны Бутырской тюрьмы.
Фотографии Маяковского сделанные во время следствия
Считают, что пребывание в одиночной камере оказало влияние на личностные особенности Владимира Владимировича. Он стал замкнутым, возникло чувство тревоги. Еще во время первого ареста его направили на психиатрическую экспертизу, однако доктора в то время отклонений от нормы не определили. В последующие годы, вскоре после выхода на свободу врачи определяли у Маяковского невроз, психастению, рекомендовали продолжительный отдых.(5)
Владимир, оказавшись на свободе, продолжил прежние знакомства, но в партию больше не поступал.
В 1911 году Маяковский на похоронах Валентина Серова знакомится с художницей Евгенией Ланг — дочерью крупнейшего русского врача Г.Ф. Ланга. Евгения ввела Владимира в круг молодых художников. Любивший и умевший рисовать Владимир учится в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, знакомится с братьями Бурлюками. Семья Бурлюков, все члены которой обладали недюжинными талантами в живописи и поэзии – необычный феномен. Дружба с братьями Бурлюками, особенно с Давидом, оказала влияние на Владимира, на взгляды и пристрастия в искусстве, внесла серьезные коррективы в образ мыслей, в мировоззрение.
Давид Бурлюк считается основателем русского футуризма. Маяковский увлекся футуризмом и вместе с Бурлюком участвовал в публичных выступлениях. Громкий, склонный к провокационным поступкам, грубоватый, Владимир поначалу вызвал гнев Бурлюка, едва не приведший к тяжелому разрыву. К счастью, отношения друзей не пострадали. Осенью 1912 года, гуляя с Бурлюком, Маяковский прочитал одно из своих стихотворений, не признаваясь по неуверенности в авторстве. Бурлюк понял, кем написано стихотворение и немедленно со свойственной молодости экспрессией заговорил о гениальности молодого поэта. По воспоминаниям Бурлюка Маяковский вдруг, «подобно Афине Палладе, явился законченным поэтом» (фундаментальная электронная библиотека Русская литература и фольклор Библиотека семейных историй).
Маяковский.
Казань, февраль 1914 года
До той поры Маяковский не относился серьезно к поэтическим опытам, считая себя художником. Владимир Владимирович действительно был одаренным художником
Рисунки Владимира Маяковского.
Из небольшого числа приведенных рисунков отчетливо видно умение автора работать во многих жанрах, используя разную технику. В последующем Владимир Владимирович нередко иллюстрировал свои произведения, рисовал плакаты, рекламные материалы.
Маяковский увлекся футуризмом и стал активным проводником идей движения. В 1913 году Владимир был одним из основных авторов листовки – манифеста «Пощечина общественному вкусу». В сборнике напечатали стихотворение « Ночь», издание иллюстрировал замечательный художник Павел Филонов!
Багровый и белый отброшен и скомкан,
в зеленый бросали горстями дукаты,
а черным ладоням сбежавшихся окон
раздали горящие желтые карты.
Бульварам и площади было не странно
увидеть на зданиях синие тоги.
И раньше бегущим, как желтые раны,
огни обручали браслетами ноги.
Толпа — пестрошерстая быстрая кошка —
плыла, изгибаясь, дверями влекома;
каждый хотел протащить хоть немножко
громаду из смеха отлитого кома.
Я, чувствуя платья зовущие лапы,
в глаза им улыбку протиснул, пугая
ударами в жесть, хохотали арапы,
над лбом расцветивши крыло попугая
Пожалуй, общее мнение по поводу «Манифеста футуристов» выразил Корней Чуковский: «Все сломать, все уничтожить, разрушить,- и самому погибнуть под осколками — такова его, ‘по-видимому, миссия».
Княгиня Зинаида Шаховская в книге « Таков мой век» (Москва, «Русский путь»,2006,с.145) вспоминает выступление Маяковского в Туле в послереволюционные годы. Молодая девушка увидела оратора обнаженного по пояс. Запомнились произнесенные слова: « Товарищи! Я против рукопожатия!…жать руку неизвестно кому, неизвестно, где, посторонним людям, это просто смешно! Товарищи, долой рукопожатие» Эпатажные выступления были характерны для футуристов, особенно этим отличался Маяковский.
Грозные призывы бросить с «Парохода современности» Пушкина, Достоевского, Толстого и других были не только вызовом символизму, но и желанием нового, свежего, справедливого порядка существования. Одновременно с грозными призывами Маяковский читал наизусть Пушкина, увлекался Блоком, следил за поэтическими новинками.
Вызывающее поведение Маяковского, по мнению друзей, маскировало неуверенность в себе, застенчивость. Высокий, плечистый, крепкий, красивый, мужественный с сильным голосом трибуна, Владимир Владимирович, на поверку был мягкий, сомневающийся, нуждающийся в бережном отношении. В этом противоречии таилась сложность судьбы поэта, только кажущегося огромным, могучим, и бескомпромиссным, а на поверку – незащищенным.
Читая и перечитывая Маяковского после длительного перерыва, оставив в стороне «Трибуна, агитатора, главаря», увидела тревожного, сомневающегося, сентиментального и романтичного поэта. Поразила частота мотивов смерти, размышлений по поводу ухода в «мир иной».
Показалось интересным попытаться разобраться в структуре личности Маяковского, обращая внимание на перепады настроения, привязанности, взаимоотношения с друзьями и недругами, опираясь при этом на произведения поэта, письма, воспоминания.
С юности поэт вел активный образ жизни, довольно быстро стал популярным и вызывал полярное отношение к себе. Нарочитая грубость не мешала девичьим влюбленностям в поэта. Он и сам был увлекающимся, легко влюблялся. Следы увлечений легко прочитываются в стихах и поэмах.
В 1914 году в Одессе Маяковский безответно влюбился в молодую художницу Марию Денисову. Ее образом навеяна поэма «Облако в штанах».
В.Маяковский Портрет Марии Денисовой
Строки, посвященные Марии:
Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала;
«Знаете —
я выхожу замуж».
Что ж, выходите,
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника.
…Спустя годы Мария Денисова вылепила скульптурный портрет поэта. В письме Маяковскому она дала свое толкование: Скульптура «Поэт» построена на остром угле — да и по существу Вы остро-угольный».
Мария Денисова
Бюст Маяковского
Дружеское общение поэта с художницей продолжалось до последних дней поэта. Приведенный портрет, созданный в 20-е, лучшие годы определяет личность поэта как остроугольную. Свидетельство давней знакомой заслуживает внимания.
В 1913 году вышел первый сборник Маяковского из четырех стихотворений. Они были написаны от руки на особой бумаге, изобретенной художником Василием Чекрыгиным, иллюстрирована книга художником Львом Жогиным – сокурсниками автора по Строгановскому училищу.
В 1913 – 1915 годы Маяковский посещал кафе «Бродячая Собака», находившееся в Петербурге в доме Жакоба. В Кафе часто бывали поэты, писатели, режиссеры и другие: Гумилев, Ахматова, Осип Мандельштам, Николай Гумилёв, Игорь Северянин, Надежда Тэффи, Владимир Маяковский, Велимир Хлебников, Всеволод Мейерхольд, Михаил Кузмин, Артур Лурье, Константин Бальмонт, Тамара Карсавина, Алексей Толстой, Аркадий Аверченко. Сергей Судейкин расписал стены подвала.
Автор эмблемы художник М.Добужинский
Маяковский дружески общался со многими посетителями «Кафе», в частности с Мейерхольдом, ставившим впоследствии его пьесы.
В 1915 году во время войны «Кафе» было закрыто. По одной из версий виной послужило, вызвавшее бурный протест стихотворение Маяковского:
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?
Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие нажраться лучше как,-
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика.
Если он приведенный на убой,
вдруг увидел, израненный,
как вы измазанной в котлете губой
похотливо напеваете Северянина!
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре блядям буду
подавать ананасную воду!
Официальной причиной закрытия « Бродячей собаки» была продажа алкоголя, нарушающая принятый во время войны «сухой закон».
Летом 1915 года Эльза Каган (Триоле), увлеченная Маяковским, познакомила поэта с сестрой Лилей. С этого времени Лиля Брик становится главной женщиной в жизни Владимира Маяковского. Мучительный и одновременно счастливый роман(?) продолжается, существенно изменяясь, приобретая характер дружбы до кончины поэта. Этой странице жизни Владимира Владимировича посвящено бесконечное множество публикаций, отличающихся отношением к Лиле, ее спорной роли в судьбе Маяковского. В аспекте настоящей работы этот роман вызывает интерес возможностью лучше узнать перипетии жизни Маяковского, его отношение к непростым вызовам судьбы.
В первой четверти ХХ века любовь втроем не была чем-то исключительным, соответствуя в определенной степени взглядам творцов Серебряного века; например Мережковский, Гиппиус и Философов, Иван Бунин, Вера Бунина и Галина Кузнецова, Блок и его особые отношения с женой, еще раньше Полина и Поль Виардо и Тургенев. Многие названные и неназванные, известные и неизвестные проживали такие периоды в жизни. Важным является другое: приемлемость или невозможность подобных отношений для разных людей.
Почему так было? Кто знает? В любом случае у каждого из них была свобода, пользоваться которой они могли в силу особенностей характера, морали, глубине чувств…
Произошла Октябрьская революция. Маяковский принял ее восторженно, много и вдохновенно воспевал до конца 20- х годов. Негативные мотивы прозвучали в сатирических пьесах «Баня» и «Клоп», по силе и направленности сходные с «Собачьим сердцем» Михаила Булгакова.
Владимир Маяковский – молод, популярен, собирает огромные залы, активно печатается, обеспечен материально, много и часто ездит по миру. Он в каждой стране знакомится с писателями, оставляя добрый след в душе, судя по написанным воспоминаниям. Карел Конрад, Незвал, Юлиан Тувим, Анатоль Стерн; Теодор Драйзер, Арагон; Назым Хикмет не абстрактные фигуры для Маяковского, он с ними знаком! Ему удается уловить литературные течения времени.
Дружит с художниками — Пикассо, Браком, Шагалом, познает Париж в значительной мере, благодаря Эльзе Триоле, но не только. Он встречается с Мариной Цветаевой, которая как переводчик участвовала во встречах поэта с французской публикой, видится и с другими. Создается впечатление, что такой успешный, яркий, талантливый человек ощущает себя счастливым.
Между тем, первая пьеса «Владимир Маяковский» определена автором как трагедия. Уже с этого времени (1913) в творчестве поэта отчетливо прослеживаются мотивы тоски, обреченности, мысли о смерти.
Почему первая пьеса «Владимир Маяковский» названа трагедией? Как знать? Поэт, легко справлявшийся с огромными аудиториями, открытый слушателям, с блеском отвечавший на каверзные вопросы, отличался скрытностью. Френсис Бекон утверждал: – скрытность прибежище слабых. Борис Пастернак, хорошо знавший Маяковского, считал, что «пружиной его беззастенчивости была дикая застенчивость, феноменально мнительное и склоненное к бесконечной мнительности безволие». Можно ли назвать Маяковского слабым?! Он был сложным и неоднозначным. Ему проще удавалось овладевать другими, чем справляться с самим собой, что и явилось, пожалуй, причиной личной трагедии.
В стихотворении «Я» (1913) поразительные строки:
Время!
Хоть ты, хромой богомаз,
лик намалюй мой
в божницу уродца века!
Я одинок, как последний глаз
У идущего к слепым человека!»
В 1916 году он пишет:
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот — я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.
Человек творческий лучше всего познается в том, что создает. Произведения не терпят неискренности, и потому в них проглядывает характер автора, его очищенная от всего лишнего личность. Мотивы грусти, одиночества, неустроенности в личной жизни звучат во многих произведениях, начиная, как видно, с самых ранних.
« Вам хорошо, а мне с болью- то как?
Заштопайте мне душу». « Владимир Маяковский»
Приведенные цитаты относятся к раннему периоду творчества. Поэт молод, талантлив, мир открыт перед ним, откуда грусть? Если бы минорные мысли были редки, то и говорить было бы не о чем, но они упорно повторяются.
« Лягу светлый,
В одеждах из лени
На мягкое ложе из настоящего навоза,
И тихим, целующим шпал колени
Обнимет мне шею колесо паровоза».
«Из трагедии Владимир Маяковский»
Лиля Брик и Эльза Триоле вспоминают, что попытки самоубийства были у поэта несколько раз. Причем практически всегда «по принципу рулетки», в обойме один патрон. «Суицидальные мотивы в его творчестве и поведении проявлялись с раннего возраста. Многие стихи буквально сочатся агрессией, направленной то вовне, то — в депрессивные периоды — на самого себя («А сердце рвется к выстрелу, а горло бредит бритвою…»)(16 )
Из совпадающих по тональности воспоминаний друзей и знакомых вырисовывается специфический образ Владимира Владимировича. Человек чести, верности раз и навсегда взятым обязательствам – одной женщине, одной стране, несмотря на очень многое, не укладывающееся в подобные представления. Достаточное постоянство прослеживается в привычках, например в требованиях чистоты. Замечено, что он долго, часто и тщательно мыл руки, дверь открывал рукой завернутой во что – то, часто в обшлаг пиджака, боялся заразиться, избегал чихающих и кашляющих, с тревогой относился к собственным недомоганиям. Владимир Владимирович — игрок, стремившийся не к денежному выигрышу, а к победе, вплоть до того, что нередко доигрывал партию в домино или биллиард, едва успевая попасть ко времени то ли на выступление, то ли в отъезжающий поезд. Мог подсчитывать номера машин, трамвайных билетов, приходя в зависимости от задумок к выводу: будет, не будет. Стихи Владимир Владимирович писал, не сидя за столом « под лампой с зеленым абажуром», а на ходу…. Один из товарищей по училищу Л.Ф. Жегин вспоминает: «Забравшись в какой-нибудь отдаленный угол мастерской, Маяковский, сидя на табуретке и обняв обеими руками голову, раскачивался вперед и назад, что-то бормоча себе под нос. Точно так же (по крайней мере, в ту пору), путем бесконечных повторений и изменений создавал Маяковский и свои графические образы… (10) Он был вечно в движении, не мог долго усидеть на одном месте. Как похоже на постоянные скитания Н.В.Гоголя, не имевшего собственного дома, на странствия тяжело больного А.П. Чехова… Прослеживается нечто общее у совершенно разных, казалось бы, людей!
Лиля Брик вспоминает, что Маяковский постоянно говорил, что умрет молодым, называя даже цифру – 30. Ей вторит и Эльза Триоле, тесно общавшаяся с поэтом не только в юности, но и в поздние годы, во время его приездов во Францию.
«Мотив самоубийства, совершенно чуждый футуристической и лефовской тематике, постоянно возвращается в творчестве Маяковского, — заметил хорошо знавший поэта Роман Якобсон в статье «О поколении, растратившем своих поэтов». — Он примеривает к себе варианты самоубийства… В душе поэта взращена небывалая боль нынешнего времени».
На долю Маяковского выпало жить в переломную историческую пору. Он принимал в ней живейшее участие, внимательно всматриваясь в калейдоскопически меняющееся время. Великий, пронзительный лирик он был и гражданским поэтом, что не так легко сочетается, нередко противореча одно другому.
По Якобсону, смерть Маяковского так тесно переплетена с его поэзией, что понять его можно только на этом фоне; он с яростью обрушивается на тех, кто этого не понимает. Конечно, это Маяковский стрелял, а не «кто-то другой», все есть в его творчестве, которое «едино и неделимо». Роман Якобсон подметил, что одновременно с мыслями о смерти, Маяковский думал о бессмертии и возможности воскрешения. «Мастерская человечески воскрешений» — была навязчивой идеей Маяковского. Его творческой концепцией, его верой. (8) Узнав от Якобсона основные положения теории относительности Эйнштейна, поэт неожиданно сказал: Я совершенно убежден, что смерти не будет! Будут воскрешать мертвых. Я найду физика, который мне по пунктам растолкует книгу Эйнштейна… Я этому физику академический паёк платить буду. (17)
Вторая половина 20-х годов отличалась большими переменами не только в жизни Республики Советов, где Сталиным постепенно ликвидировались Советы, но и личными бедами. Ему начинает казаться, что он идет не в ногу со временем. Стихотворение «Домой» заканчивалось горькими строками:
Я хочу быть понят моей страной, а не буду понят — что ж?!
По родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь.
Анна Ахматова совершенно четко выразила свое мнение о настроении Маяковского: «Он всё понял раньше всех, во всяком случае, раньше всех нас. Отсюда “в окнах продукты, вина, фрукты”, отсюда и такой конец» (11).
28 декабря 1925 года покончил собой Сергей Есенин. Отношения двух поэтов не были безоблачными, но смерть Сергея Александровича потрясла Маяковского. В течение долгих трех месяцев он неотступно проживал гибель поэта, мучительно писал, отвергал и вновь возвращался к стихам, посвященным памяти Есенина. Приведу несколько отрывков:
« В горле
горе комом —
не смешок».
************
«Вы ж
такое
загибать умели,
что другой
на свете
не умел.
********
Тяжело
и неуместно
разводить мистерии.
У народа,
у языкотворца,
умер
звонкий
забулдыга подмастерье.
********
Вам
и памятник еще не слит,-
где он,
бронзы звон,
или гранита грань?-
а к решеткам памяти
уже
понанесли
посвящений
и воспоминаний дрянь.
*********
Для веселия
планета наша
мало оборудована.
Надо
вырвать
радость
у грядущих дней.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.
Звучит скорбь по ушедшему поэту, дань большому таланту, защита от беззастенчивых нападок. Боль утраты несомненна!
Отношения Лили Брик с Маяковским потеряли прежнюю влюбленность, по крайней мере, с ее стороны. Поэт страдал и метался в поисках дома, тепла…
25 октября 1928 году в Париже Эльза Триоле познакомила грустящего Маяковского с Татьяной Яковлевой. Молодая, красивая, образованная девушка пленила поэта. Чувство было сильным и глубоким. Татьяне Яковлевой, единственной, кроме постоянного адресата Лили Брик, посвящено стихотворение.
Ты одна мне
ростом вровень,
стань же рядом
с бровью брови,
дай
про этот
важный вечер
рассказать
по-человечьи.
Пять часов,
и с этих пор
стих
людей
дремучий бор,
вымер
город заселенный,
слышу лишь
свисточный спор
поездов до Барселоны.
В черном небе
молний поступь,
гром
ругней
в небесной драме,-
не гроза,
а это
просто
ревность двигает горами.
Глупых слов
не верь сырью,
не пугайся
этой тряски,-
я взнуздаю,
я смирю
чувства
отпрысков дворянских.
Страсти корь
сойдет коростой,
но радость
неиссыхаемая,
буду долго,
буду просто
разговаривать стихами я.
Ревность,
жены,
слезы…
ну их!-
вспухнут вехи,
впору Вию.
Я не сам,
а я
ревную
за Советскую Россию.
Видел
на плечах заплаты,
их
чахотка
лижет вздохом.
Что же,
мы не виноваты —
ста мильонам
было плохо.
Мы
теперь
к таким нежны —
спортом
выпрямишь не многих,-
вы и нам
в Москве нужны,
не хватает
длинноногих.
Не тебе,
в снега
и в тиф
шедшей
этими ногами,
здесь
на ласки
выдать их
в ужины
с нефтяниками.
Ты не думай,
щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекресток
моих больших
и неуклюжих рук.
Не хочешь?
Оставайся и зимуй,
и это
оскорбление
на общий счет нанижем.
Я все разно
тебя
когда-нибудь возьму —
одну
или вдвоем с Парижем.
Владимир Владимирович надеялся, что ему удастся уговорить Татьяну вернуться в Москву «одну или вдвоем с Парижем». Потянулись месяцы переписки, надежд и разочарований. Ожидание писем, а если они задерживались, наступали приступы безудержного, характерного для Маяковского, не знающего границ отчаяния.
Через 21 день после отъезда Маяковского, 24 декабря 1928 года, Татьяна отправляет письмо матери в Россию: «Он такой колоссальный и физически, и морально, что после него – буквально пустыня. Это первый человек, сумевший оставить в моей душе след…»
Маяковскому в Париж приехать не удалось, Татьяна Яковлева вышла замуж. Удар был очень сильный.
В любви, по воспоминаниям друзей, поэт отличался чрезмерностью, в том числе предъявлял непомерные требования, лишавшие объект любви самостоятельности, возможности принимать решения. «Я должен сказать, что Маяковский и при всей своей вот этой внешности и громыхающей поэзии был… человек женского склада, как Тургенев. Когда он влюблялся, его интересовали какие-то такие… мазохистические элементы, это легко усвоить изо всех его лирических поэм… — властные женщины Он любил быть страдающим». (1).
Возможно, это было реакцией на особые отношения с Лилей Брик, неосознанно требовался реванш.
Брики познакомили поэта с молодой актрисой МХАТ, женой актера Яншина красавицей Вероникой Полонской. Маяковский искал отдушину, хотел любить и быть любимым. Душевное состояние Владимира Владимировича в это время было крайне неустойчивым, подвижным, бодрость духа резко сменялась тоской и грустью. Он длительно лихорадил, грипповал, что всегда тревожило мнительного поэта.
В это трудное для себя время Владимир Владимирович решил сделать выставку: «20 лет работы Маяковского». Обдумывал тщательно, сам готовил иллюстративный материал. Ждал поэтов и писателей…не пришли.
В Журнале «Печать и революция» печаталась статья, посвященная юбилею поэта, и вкладка с портретом. На вкладке написали: «В. В. Маяковского, великого революционного поэта, замечательного революционера поэтического искусства, неутомимого поэтического соратника рабочего класса, горячо приветствует «Печать и революция» по случаю 20-летия его творческой и общественной работы». Но…случилось неожиданное: по приказу начальника ОГИЗА портрет вырезали и аннулировали приветствие. В письме в редакцию начальник Огиза написал: «»…как осмелились попутчика Маяковского назвать великим революционным поэтом». (8). Подобного рода оскорбление, тем более незаслуженное, трудно перенести любому человеку, не только крайне обидчивому, не терпящего поражений, эмоциональному Владимиру Владимировичу. Описанное событие случилось в апреле 1930 года!
14 апреля 1930 утром Маяковский привез к себе домой Веронику Полонскую. Он требовал от нее остаться здесь, с ним, немедленно, навсегда, оставить мужа, отказаться от театра. Разговор был достаточно трудный, нервный. Полонская впервые получила желанную роль, репетировала с Немировичем-Данченко, не допускавшим опоздания. Она вышла из квартиры, пообещав вернуться и…прогремел выстрел.
Врач Агамолов, фельдшер Константинов и санитар Ногайцев прибыли по вызову на квартиру Владимира Маяковского. Им выпала на долю печальная обязанность зафиксировать смерть поэта!
После них были следователи, судебные медики, извлеченный мозг передали на хранение в институт мозга, много чего было после …
Известный московский скульптор Константин Леонидович Луцкий (1882-1954) снял посмертную маску. Следователь Синцов в присутствии врача — судмедэксперта Рясенцева составили протокол. 
Посмертная маска Маяковского
Скульптор — Константин Луцкий
Все последующие печальные события ничего изменить не могли.
Трагедия случилась!
В дневниковых записях М.Я.Презента, найденных в архивах Кремля литературоведом Валентином Скорятиным, есть упоминание о том, что поэт рано утром 14 апреля 1930 года, за три часа до выстрела, поехал на телеграф и дал в Париж на имя Татьяны Яковлевой телеграмму: «Маяковский застрелился». Слухи? Легенда? Факт? Трудно сказать…
Узнав о гибели Владимира Владимировича потрясенная Татьяна Яковлева писала:»Мамулечка моя родная! Я ни одной минуты не думала, что я причина. Косвенная — да, потому что все это расшатало нервы, но не прямая, вообще. Не было единственной причины, а совокупность многих + болезнь. (Под болезнью она разумела, конечно, расшатанные нервы, переутомление.— П. Л.) …Здесь тоже массу пишут, но как мало знали его — человека. Только теперь многие спохватились и говорят: «А ведь мы просмотрели самое главное, что было в его душе, самое властное, что привело его к такому концу»,— и все парижские критики, по-видимому, немного сконфужены бывшим поверхностным суждением. Пожалуйста, береги газеты…» Цит.по книге Павла Лавута.
Что происходило потом, подробно описано и хорошо известно.
Поведение Маяковского, его чувства, действия и в относительно спокойные периоды отличались склонностью к преувеличению, гиперболизации, что, по мнению Моники Спивак, объяснялось его чрезмерной чувствительностью, эмоциональностью не всегда уравновешенной поступками.(14).
Трагическая смерть Маяковского никого не оставила равнодушным. Вспоминали большого поэта и человека.
Думали, почему случилось то, что случилось, искали причину.
«Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта, на тринадцатый поэт встал и человека убил… Жил как поэт, умер как человек» -написала Цветаева, узнав о смерти поэта.(18)
Самоубийство всегда порождает слухи, всплывают истинные, а чаще выдуманные события, а порой и просто нелепица. По утверждению французского философа Камю, «причин для самоубийства много, и самые очевидные из них, как правило, не самые действенные».
Ф.М. Достоевский в «Бесах» устами Кирилова определяет самоубийство как самый ответственный поступок человека в этом мире. Поскольку право на него принадлежит любому из нас с рождения и остается с каждым до самого конца. И это — единственное право, которое не может быть у человека отобрано.
Художник Юрий Анненков вспоминал последнюю встречу с Маяковским в Париже, когда в ответ на предложение вернуться в Россию художник посетовал, что обстановка в России не способствует творчеству, на что поэт якобы ответил: «Я тоже не могу работать. То, что я пишу, давно не стихи». (2). За два дня до смерти в разговоре с кинорежиссером Довженко Маяковский сказал: «…то, что делается вокруг, — нестерпимо, невозможно».
Писатель Нина Берберова считала самоубийство Маяковского неизбежным: «Быть может, с этим согласятся те немногие, кто прочел внимательно и полностью последний том его сочинений, где приведены стенограммы литературных дискуссий 1929–1930 годов между РАППом (и МАППом) и Маяковским — автором поэмы (неоконченной). «Во весь голос». Сначала «во весь голос» шла ругань, потом «во весь голос» прозвучал на всю Россию его истошный крик. Потом «весь голос» замер. Раздался выстрел, и жизнь, казалось не имевшая конца, кончилась. Отступать он не привык, не умел и не хотел. «Заранее подготовленных позиций» у него не было и у поэта его судьбы и темперамента быть не могло. Он застрелил не себя только, он застрелил все свое поколение».
Думается, в последний год Маяковский вспоминал посвященные ему строки Пастернака:
Я знаю, ваш путь неподделен,
Но как вас могло занести
Под своды таких богаделен
На искреннем вашем пути».
Тридцать седьмой год жизни Маяковского был труден, и нелегко было найти повод для оптимизма.
Отношение к поэту менялось: пьесы снимались с репертуара, в печати появлялись недоброжелательные отклики. Что касается личной жизни, то он по-прежнему метался в поисках уюта, дома, тепла…
Владимир Владимирович всю зиму плохо себя чувствовал, одолевал повторяющийся грипп. Он был раздражен и возбужден, даже впервые отказался от выступления, утомляла аудитория.
Врачи Кремлевской больницы отметили нервное истощение и посоветовали полугодичный отдых. (7).
По мнению врача-психиатра, профессора Михаила Буянова: «Маяковский был психопатической личностью, но с выраженной гиперкомпенсацией. Ранимый, сентиментальный, склонный к панике, постоянно самоутверждавшийся в собственных и чужих глазах, он старался выглядеть нахалом, лидером, неотразимым любовником, особой, приближенной к руководству страной». (3)
Профессор М.Е. Бурно считает Маяковского психопатом – ананкастом. Впервые это явление описано в 1923 году немецким психиатром и психологом Куртом Шнайдером (1887-1967). Термин Ананказм- от греческой богини неизбежности судьбы Ананке.
Богиня Ананке
Главной особенностью людей — ананкастов является преувеличенная педантичность, на основе которой развиваются ананказмы (навязчивости). Ананкасты отличаются тревожно- мнительным характером, боязнью заразиться, заболеть, опасаются воров, патологически аккуратны. Они застенчивы, конфузливы и в то же время демонстративны, авторитарны, бесцеремонны.
По сути такую же характеристику ананкастам дает крупнейший психиатр, профессор П.Б. Ганнушкин. Тревоги ананкастов сопровождаются суицидальными мыслями.
В отличие от Михаила Буянова, Вадим Руднев полагает, что Маяковский пережил перелом, и характер его изменился от более углубленного шизотимического к более властно-конформному эпилептоподобному». (3.)
Психастеники не являются психическими больными, это акцентуированные личности по современной терминологии. Леонгард Карл, (1904-1988). Но живется им от этого не легче, им трудно ладить в первую очередь с собой.
Ретроспективная диагностика трудна, так как приходится основываться в лучшем случае на данных чужих осмотров, чаще на менее точных данных.
В случае Маяковского существенным подспорьем служит творчество поэта. На наш взгляд – в стихах, поэмах, пьесах предстает истинный, без глянца образ мятущегося, романтичного, искреннего творца с обостренным чувством чести и совести. Такому человеку во все времена жить непросто, а тем более в то трагическое, которое выпало на долю Маяковского. Мотив самоубийства нередок в лирике поэта. Он происходил из мучительных размышлений о своем одиночестве и ненужности.
Вот строка из поэмы «Про это» (1923), написанная 30 – летним Маяковским «В детстве, может на самом дне, десять найду сносных дней»…
Маяковский не терпел поражений, плохо с ними справлялся и, кроме того, он был игрок. Как говорят, играл в «русскую рулетку».
Кто знает, не надеялся ли он, что единственная пуля в стволе, как и раньше, не выстрелит. Выстрелила!
Самоубийца, по словам Куэльо: человек, погибший при попытке бегства от себя самого «…Пощупай меня, осмотри со всех сторон. Кажется, меня переехало временем». (« Баня») Лучше и точнее не скажешь.
_____________________________________________
Избранная литература
1.Ардов Виктор Этюды к портретам, Издательство Советский писатель, Москва, 1983
2. Берберова Нина в Кн. «Курсив мой»: Захаров 2009
3. Борев Ю. «XX век в преданиях и анекдотах» (1996)
4. Буянов Михаил Страсти и судьбы. М. изд. РОМ — Л, 1995
5. Быков Дмитрий Маяковский Главы из книги журнал Дружба народов 2013,
6. Владимиров С. , Молдавский Дм. Владимир Маяковский: Биография писателя 1974 Издательство: Просвещение. Ленинградское отделение
7. Катанян Василий В. Лиля Брик Владимир Маяковский и другие мужчины,1998,
Захаров, АСТ
8.Колосков А. Жизнь Маяковского 1950 Издательство: Московский рабочий
9.Лавут П. И. Маяковский едет по Союзу. Воспоминания. Издание второе, дополненное. Изд-во «Советская России», Москва, 1969 OCR Ловецкая Т. Ю.)
10.Маяковский в воспоминаниях современников: Художественная литература Москва,1963
11. Маяковский В.В. Сочинения в двух томах Москва, Издательство «Правда», 1988
12.Михайлов А.А. Жизнь Маяковского. М., 2001 г
13.Найман Анатлолий «Рассказы о Анне Ахматовой», Изд-во «АСТ/ЗЕБРА Е», 2008
14.Пастернак Борис Охранная грамота Издательство: «Издательство писателей в Ленинграде» (1931)
15.Руднев Вадим Русский авангард в кругу европейской культуры. М., 1993а.
источник
«Грядущие люди! Кто вы? Вот — я, весь боль и ушиб. Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души», — писал Маяковский, поэт и гражданин, который и сегодня, спустя 120 лет со дня рождения, живее всех живых. И пока мы продолжаем выяснять, кому же все-таки нужно, «чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда», продолжаем «доставать из широких штанин», продолжаем «светить — и никаких гвоздей!» — дело его живет.
Маяковский и его революция
Представить Маяковского вне исторического контекста невозможно. Не просто Серебряный век, не только авангард и модерн, но и, в первую очередь, ломка старых устоев. Город, технический прогресс, заводы, индустриализация и 150 000 000 ртов, кричащих в каждом агитационном стихотворении поэта. Вместо образов и «поэтичностей» — лозунги и жаркий плакатный язык, вместо лирики и «высокого штиля» — лающие звуки, рубленые слоги и знаменитая «лесенка» — прием, необходимый, чтобы точно передать на письме устные акценты.
Еще несовершеннолетним за революционную пропаганду и распространение прокламаций Маяковский «проходил по делу» — юношу переводили из части в часть: Басманная, Мещанская, Мясницкая и, наконец, Бутырская тюрьма, где он провел 11 месяцев в одиночной камере № 103. Великую Октябрьскую Революцию 1917 года он, как и следовало ожидать, встретил восторженно: группы «Комфут» и ЛЕФ (Левый фронт искусств), сотрудничество с агитационными «Окнами РОСТА» (серия агитационных плакатов Российского телеграфного агентства в период Гражданской войны), поэмы «150 000 000» и «Владимир Ильич Ленин» и множество программных стихотворений, вроде «Левого марша».
«Принять или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было. Моя революция», — утверждал поэт.
Последовавшие годы Гражданской войны сам Маяковский считал наиболее плодотворными в жизни. Однако с 1922 года, претерпевая все больше нападок со стороны цензуры за свои изобличительные наброски и пародии в адрес нового госаппарата, поэт начал все чаще наведываться за границу — но это уже совсем другая история.
Приказ по армии искусства
Канителят стариков бригады
канитель одну и ту ж.
Товарищи!
На баррикады! —
баррикады сердец и душ.
Только тот коммунист истый,
кто мосты к отступлению сжег.
Довольно шагать, футуристы,
В будущее прыжок!
Паровоз построить мало —
накрутил колес и утек.
Если песнь не громит вокзала,
то к чему переменный ток?
Громоздите за звуком звук вы
и вперед,
поя и свища.
Есть еще хорошие буквы:
Эр,
Ша,
Ща.
Это мало — построить парами,
распушить по штанине канты.
Все совдепы не сдвинут армий,
если марш не дадут музыканты.
На улицу тащите рояли,
барабан из окна багром!
Барабан,
рояль раскроя ли,
но чтоб грохот был,
чтоб гром.
Это что — корпеть на заводах,
перемазать рожу в копоть
и на роскошь чужую
в отдых
осоловелыми глазками хлопать.
Довольно грошовых истин.
Из сердца старое вытри.
Улицы — наши кисти.
Площади — наши палитры.
Книгой времен
тысячелистой
революции дни не воспеты.
На улицы, футуристы,
барабанщики и поэты!
Разворачивайтесь в марше!
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер.
Довольно жить законом,
данным Адамом и Евой.
Клячу истории загоним.
Левой!
Левой!
Левой!
Эй, синеблузые!
Рейте!
За океаны!
Или
у броненосцев на рейде
ступлены острые кили?!
Пусть,
оскалясь короной,
вздымает британский лев вой.
Коммуне не быть покоренной.
Левой!
Левой!
Левой!
Там
за горами горя
солнечный край непочатый.
За голод
за мора море
шаг миллионный печатай!
Пусть бандой окружат нанятой,
стальной изливаются леевой, —
России не быть под Антантой.
Левой!
Левой!
Левой!
Глаз ли померкнет орлий?
В старое станем ли пялиться?
Крепи
у мира на горле
пролетариата пальцы!
Грудью вперед бравой!
Флагами небо оклеивай!
Кто там шагает правой?
Левой!
Левой!
Левой!
Маяковский и его эпатаж
Как поэт Маяковский начинался с кубофутуристов — группы единомышленников, представлявших авангардное направление в искусстве. Помимо него в поэтический «отсек» кубистов входили Велимир Хлебников, Давид и Николай Бурлюки, Василий Каменский, Алексей Крученых, Бенедикт Лившиц и Елена Гуро. Свой творческий дебют Маяковский описывал так: «Днем у меня вышло стихотворение. Вернее — куски. Плохие. Нигде не напечатаны. Ночь. Сретенский бульвар. Читаю строки Бурлюку. Прибавляю — это один мой знакомый. Давид остановился. Осмотрел меня. Рявкнул: «Да это же вы сами написали! Да вы же гениальный поэт!» Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер совершенно неожиданно я стал поэтом Уже утром Бурлюк, знакомя меня с кем-то, басил: «Не знаете? Мой гениальный друг. Знаменитый поэт Маяковский». Толкаю. Но Бурлюк непреклонен. Еще и рычал на меня, отойдя: «Теперь пишите. А то вы меня ставите в глупейшее положение.» Пришлось писать!
О создании собственной группы кубофутуристы заявили 18 декабря 1912 года манифестом «Пощечина общественному вкусу»: » Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве. Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода Современности. Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Сологубам, Аверченко, Черным, Кузминым, Буниным и проч. и проч. — нужна лишь дача на реке. Такую награду дает судьба портным. С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество!» Здесь же новообращенные постулировали за собой четыре главных права поэтов :
«1. На увеличение словаря в е г о о б ъ е м е произвольными и производными словами (Слово-новшество).
2. На непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку.
3. С ужасом отстранять от гордого чела своего из банных веников сделанный вами Венок грошовой славы.
4. Стоять на глыбе слова «мы» среди моря свиста и негодования».
Собственно, это море свиста и негодования и было не только ожидаемой, но и желанной реакцией на творчество кубофутуристов — отсюда громкие заявления, богоборчество, нецензурщина, общественный вызов. Стряхнуть с языка все поэтические «красивости», мертвые и не несущие более ни смысла, ни образа, и с помощью такой вот «шоковой терапии» возродить язык чистый, четкий и прикладной.
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я — бесценных слов мот и транжир.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется — и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я — бесценных слов транжир и мот.
Из стремления к эпатажу — и пренебрежительное отношение к классикам, которых, вопреки создаваемому имиджу, Маяковский не только хорошо знал, но и любил. И эта привязанность нет-нет да и проглядывала даже в самых фамильярных его стихах.
Александр Сергеевич,
разрешите представиться.
Маяковский.
Дайте руку!
Вот грудная клетка.
Слушайте,
уже не стук, а стон;
тревожусь я о нем,
в щенка смиренном львенке.
Я никогда не знал,
что столько
тысяч тонн
в моей
позорно легкомыслой головенке.
Я тащу вас.
Удивляетесь, конечно?
Стиснул?
Больно?
Извините, дорогой.
У меня,
да и у вас,
в запасе вечность.
Что нам
потерять
часок-другой?!
Мне приятно с вами,—
рад,
что вы у столика.
Муза это
ловко
за язык вас тянет.
Как это
у вас
говаривала Ольга.
Да не Ольга!
из письма
Онегина к Татьяне.
— Дескать,
муж у вас
дурак
и старый мерин,
я люблю вас,
будьте обязательно моя,
я сейчас же
утром должен быть уверен,
что с вами днем увижусь я. —
Было всякое:
и под окном стояние,
письма,
тряски нервное желе.
Вот
когда
и горевать не в состоянии —
это,
Александр Сергеич,
много тяжелей.
Айда, Маяковский!
Маячь на юг!
Сердце
рифмами вымучь —
вот
и любви пришел каюк,
дорогой Владим Владимыч.
Нет,
не старость этому имя!
Тушу
вперед стремя,
я
с удовольствием
справлюсь с двоими,
а разозлить —
и с тремя.
Говорят —
я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!
Entre nous.
чтоб цензор не нацыкал.
Передам вам —
говорят —
видали
даже
двух
влюбленных членов ВЦИКа.
Вот —
пустили сплетню,
тешат душу ею.
Александр Сергеич,
да не слушайте ж вы их!
Может,
я
один
действительно жалею,
что сегодня
нету вас в живых.
Мне
при жизни
с вами
сговориться б надо.
Скоро вот
и я
умру
и буду нем.
После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ.
Были б живы —
стали бы
по Лефу соредактор.
Я бы
и агитки
вам доверить мог.
Раз бы показал:
— вот так-то, мол,
и так-то.
Вы б смогли —
у вас
хороший слог.
Я дал бы вам
жиркость
и сукна,
в рекламу б
выдал
гумских дам.
(Я даже
ямбом подсюсюкнул,
чтоб только
быть
приятней вам.)
Вам теперь
пришлось бы
бросить ямб картавый.
Нынче
наши перья —
штык
да зубья вил, —
битвы революций
посерьезнее «Полтавы»,
и любовь
пограндиознее
онегинской любви.
Бойтесь пушкинистов.
Старомозгий Плюшкин,
перышко держа,
полезет
с перержавленным.
— Тоже, мол,
у лефов
появился
Пушкин.
Вот арап!
а состязается —
с Державиным. —
Я люблю вас,
но живого,
а не мумию.
Навели
хрестоматийный глянец.
Вы
по-моему
при жизни
— думаю —
тоже бушевали.
Африканец!
Сукин сын Дантес!
Великосветский шкода.
Мы б его спросили:
— А ваши кто родители?
Чем вы занимались
до 17-го года? —
Только этого Дантеса бы и видели.
Впрочем,
что ж болтанье!
Спиритизма вроде.
Так сказать,
невольник чести.
пулею сражен.
Их
и по сегодня
много ходит —
всяческих
охотников
до наших жен.
Хорошо у нас
в Стране Советов.
Можно жить,
работать можно дружно.
Только вот
поэтов,
к сожаленью, нету —
впрочем, может,
это и не нужно.
Ну, пора:
рассвет
лучища выкалил.
Как бы
милиционер
разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
очень к вам привыкли.
Ну, давайте,
подсажу
на пьедестал.
Мне бы
памятник при жизни
полагается по
чину.
Заложил бы
динамиту
— ну-ка,
дрызнь!
Ненавижу
всяческую мертвечину!
Обожаю
всяческую жизнь!
Маяковский и его нежность
Такова оборотная сторона каждого яркого, популярного в народе образа — он застыл на поэте, как маска. При том, что сам Владимир Маяковский был куда глубже и, как ни стыдно, куда нежнее этого громогласного хулигана, которого хотела и привыкла видеть толпа. Скромность, присущая Маяковскому, который в своих программных стихотворениях успел поставить себя вровень не только с Пушкиным, но и с богом, и с самим солнцем, все же читалась в его строках.
Облако в штанах
Я,
златоустейший,
чье каждое слово
душу новородит,
именинит тело,
говорю вам:
мельчайшая пылинка живого
ценнее всего, что я сделаю и сделал!
Теряясь в общей массе «агитки» и напускной бравады, именно эта присущая поэту скромность и делала его «универсальным солдатом», годным не только увлекать массы громким словом, но и щекотать у читателя в горле проникновенными строфами, с позволения сказать, лирики.
Себе, любимому
Пройду,
любовищу мою волоча.
В какой ночи
бредовой,
недужной
какими Голиафами я зачат —
такой большой
и такой ненужный?
источник